— Какие грехи, ты, сладострастник и негодяй?! Если ты церковный староста, так это не означает, что ты император всего, что вокруг! Пошёл отсюда! Пошёл! — из ворот дома вылетел мужчина, лет сорока, со слащавой физиономией, приятной на первый взгляд, но сейчас перекошенной, как у демона. За ним из ворот показалась женщина, без платка, с непокрытой головой. Лицо её покраснело, а глаза метали молнии. Сейчас она меньше всего была похожа на забитую, придавленную жизнь неудачницу-вдовушку, которую Андрей встретил полтора часа назад. Вытолкнутый из дома мужчина злобно оглянулся, заметил Андрея, скривился, и сплюнув, сказал:
— Что, к блуднице стремишься? Блуд поощряешь? Все в аду будете, все!
Андрей нахмурился и сделал шаг к человеку, тот отшатнулся в испуге, и быстрым шагом пошёл вдоль по улице. Женщина обессилено опёрлась о воротный столб, и поморгав глазами на постояльца, извиняющее сказала:
— Достал уже. Церковный староста. Я ему отказала когда-то, а потом он всё намёки делал, когда я уже замужем была. Муж его встретил, пригрозил, что башку оторвёт. Тот напугался, отстал — так-то он трус, только наглый — слишком уж власть забрал. Отец Никодим пьёт, на него все хозяйственные дела перевалил, а тот и рад стараться — все деньги, все подношения через старосту идут. Так-то отец Никодим хороший поп, но всё позабросил. Ему удобно — староста денег соберёт, настоятелю даст, сам поживится. А если есть деньги на вино и выпивку — чего беспокоиться. Совсем этот паук одолел. Ходит по вдовам… я точно знаю — многие уступают. Вот и ко мне подкатил. Да что мы стоим-то? Пойдёмте в дом, пойдёмте! Я комнату подготовила, всё в порядке.
Андрей прошёл за женщиной следом. Комната и вправду была приличной — чистой, ухоженной, кровать широкая, чистые простыни, кувшин с водой, тазик. В доме не ходили обувшись — женщина сразу выдала тапочки, так что и в кухне, и в гостиной было очень чисто и уютно. Печь пока не горела — на улице тепло, да и Андрей подозревал, что денег на дрова у женщины не было совсем. Ему подумалось — как они вообще переживут зиму? Ну да, тут сильных холодов нет, но всё равно совсем даже не жара.
— А дети где? — поинтересовался монах, усаживаясь за стол в гостиной и ставя корзины с продуктами на пол возле стола.
— Они у себя в комнате. У меня сын и дочь, пять и семь лет. Они очень тихие, не помешают.
Андрей присмотрелся к лицу женщины, и удивился — ему казалось ей далеко за сорок, но в ближайшем рассмотрении, без серой бесформенной одежды, ей оказалось не больше двадцати пяти, двадцати семи лет, а может и меньше. Если только не смотреть в потухшие глаза…
— Ты не могла бы накрыть на стол? У меня в корзине продукты. И кстати, как тебя звать? А то как-то неудобно… Я — Андрей.
— Нерта меня звать, Андрей. Сейчас накрою.
Женщина быстро подхватила корзины, выставила горшочки на стол, достала из шкафа тарелки, ложки, кружку, красиво расставила перед Андреем, и было собралась уходить, но он остановил:
— Погоди. Отнеси детям поесть. И сама присядь, поешь со мной.
— Неудобно — сглотнула слюну Нерта — вы не должны за нас платить, это ваши продукты.
— Перестань — поморщился Андрей — не будь дурой, дают — бери. Иди, отнеси детям и приходи — считай, это плата за то, что ты составишь мне компанию.
Женщина слегка вздрогнула, не сразу поняв, о чём говорит постоялец, потом кивнула головой и стала несмело отбирать по кусочку пирогов каждого вида, и накладывать в миску немного гуляша с пряностями и овощами.
— Да бери побольше! — махнул рукой Андрей — я много купил, надо будет — ещё куплю, деньги у меня есть, не пропаду. Бери, бери! Ты мне ничем не обязана, ничего от тебя не требую, просто посиди, поговори со мной, а то мне скучно.
Женщина уже более смело набрала в чашки пирогов, жаркого, гуляша, и быстро скрылась на другой половине дома. Оттуда послышались радостные крики, и Андрей улыбнулся — всё-таки приятно сделать доброе дело. Самому себе кажешься таким хорошим, таким славным — особенно, когда для тебя это почти ничего не стоит.
— Что, опять самку себе нашёл? — деловито спросила выглянувшая из кармана заспанная Шанди — надо бы подкрепиться. Что-то ты меня совсем голодом заморил.
— Кстати — может слетаешь ночью на охоту? И сами поедим свежатинки, и женщине оставим? Да не моя она самка, просто жалко стало. Голодные, убогие… если могу помочь, почему и нет? Деньги у меня есть. Надо будет — ещё заработаю.
— Ну, ну… — неопределённо хмыкнула драконица, скользнула из кармана на стол и фыркнула — где моя печёнка? Я не хочу пироги и гуляш! Молока и мёду хочу!
— Ой, какая красавица! Это ему вы печёнки взяли — я видала в корзинке. А я — то думаю — зачем?
— Ей — усмехнулся Андрей — положи печёнку в миску, хорошо? И ещё молока и мёда в мисочках поставь. Она у меня сладкоежка.
— Сейчас, сейчас! Ой, красавица. А можно я потом её детям покажу? Они будут в восторге!
— Она не любит, чтобы её показывали. Впрочем — я потом спрошу.
Женщина весело рассмеялась шутке постояльца, и присев к столу начала жадно есть. Андрей налил кружку пива, поставил перед ней, она благодарно кивнула головой, и взяв кружку отпила из неё холодной шипучей жидкости. Закашлялась, покраснев и засмущавшись, потом успокоилась и снова приступила к еде.
Андрей смотрел на хозяйку дома и думал о том, что всех, конечно, не пережалеешь. Но одно дело, когда человек попал в беду по своей вине, по своей глупости, но когда он ни в чём не виноват, и другое, когда оказывается в такой беде, такой, что ему и не снилось. За что? Почему? Бог испытывает? Кого любит, того испытывает? Андрею никогда не нравилось это выражение, это высказывание. С его точки зрения, гадости в мире творились не от Бога, а от Сатаны. И приспешники Лукавого искусно выдавали его деяния за проявление Божьей воли. Можно спросить тогда — а как же тогда с всеведущностью? Ведь Бог всё знает, всё ведает, так почему эти пакости творятся с его ведения? Андрей не знал этого. И для него этот вопрос всегда был загадкой. Освенцим, Бабий Яр, Треблинка — почему Он попустил? Как это могло быть? Нет ответа.